- Вот в таком виде,- рассказчик кивнул на свою деревяшку,- выписали меня из госпиталя. А родом я из-под
Усть-Лабинска. А тут враг под Миллеровом прорвался. Да как стал жать! Через Шахты, через хутор Веселый, через Пролетарскую на Краснодар да на Кавказскую как повалит!.. Места ровные. Нашим зацепиться негде. Сушь. Дороги накатаны. Вражьи танки так и пылят.
У нас в Лабе эвакуация началась. А мне-то как на одной ноге от танков прыгать? А они тут как тут. На броне львы да слоны намалеваны. Пехота ж вступила - срам один. Солдаты в коротких штанишках. Волосатые ноги так и мелькают. Из Африки войска-то были. Как по ихнему радио передавали, “доблестного фельдмаршала Роммеля”. Глядим, свеженькие. Видно, не шибко давал им англичанин “прикурить” в этой самой Северной Африке.
Сразу приказов на заборах понаклеивали: большевикам, дескать, комиссарам и командирам явиться на сборные пункты, евреям - на регистрацию. Много еще всякого понаписывали:
больше трех человек не собираться, после десяти часов на улицах не появляться. И что ни приказ - все словом “расстрел” кончается.
Ну и, конечно, началось. Что ни день, только и видишь: то одного, то другого в гестапо волокут. По странице пальба идет. Уцепится баба за своего гуся, не дает мародеру, а тот чесанул из автомата и пошел. Да что там! Один мальчонка змея из ихней листовки склеил, так и мальчонку, и мамашу на месте убили.
Так вот об этой самой скрипке... Работал в нашей станичной больнице хирург Пинкензон. Хороший был человек. Прямо сказать, безотказный. В ночь-полночь приходи - примет. Все его знали у нас. Кому язву желудка вылечил, кому аппендицит. А сколько мальчишек через его руки прошло! Не счесть! Один на бутылочное стекло напоролся, другого ногу сломать угораздило, третий рогаткой добаловался.
И вот по станице слух прошел, что арестовали Пинкензона. Говорили, что привезли его в штаб и приказали, чтоб он их раненых лечил. А Пинкензон отказался. “Не буду,- говорит,- у вас доктора есть. У меня своих больных полно”.
Как-то утром бегут по дворам полицаи и приказывают на площадь идти.
Согнали нас. На площади виселица стоит. Вокруг фашисты расхаживают, зубы скалят.
Потом, слышим, по толпе покатилось: “Ведут! Доктора ведут!” Гляжу - идет под охраной Пинкензон, а рядом сынишка его, Муся, мальчонка лет четырнадцати. Справненький такой, волосы челочкой пострижены, черная курточка бархатная на нем.
Шум по станице пошел. Ну, доктор лечить фрицев отказался, а мальчонку-то пошто убивать? А тут бабы и говорят, будто пришли Пинкензона забирать, увидели мальчишку и загалдели: “Этого щенка тоже повесить надо: наверное, пионер!”.
Словом, ведут их. Толпа расступается. Пинкензон голову высоко держит. А мальчишка, представляете, вот с этой самой скрипкой идет.
Привели. На помост поднялся сам оберст. Достал бумагу и стал читать по-немецки. А полицай переводит: “Казнить врача Пинкензона как большевика и саботажника”.
Оберст кончил читать и что-то солдатам крикнул.
Тут мальчонка, этот самый Муся, к нему обращается по-немецки.
Учительница рядом со мной стояла, перевела: “Господин полковник, разрешите мне перед смертью сыграть на скрипке”.
Оберст улыбнулся: “Коль в тебе такая блажь завелась, играй”.
Муся взял первую ноту, а у самого губы дрожат. По началу я не догадался, что он играет. А как несколько раз по струнам прошел, понял: “Интернационал”.
Оберста аж передернуло.
- “Свинья! Щенок!” - завопил фашист и бросился к мальчику.
Но Муся, не отрывая взгляда от толпы, все играл. Станичники подхватили мелодию. Сначала чуть слышно, потом все громче над площадью зазвучал “Интернационал”.
Оберст выхватил пистолет и выстрелил в мальчика. Тот покачнулся, но продолжал стоять. Оберст выстрелил еще раз. Муся упал, а его скрипка скатилась с помоста к моим ногам. Я схватил ее и спрятал под пиджак.
Толпа продолжала петь. Разъяренные гитлеровцы бросились на людей. Поднялась стрельба...
- С тех пор я играть научился, - закончил свой рассказ инвалид.- Сначала “Интернационал” подобрал...
Стало тихо-тихо. В дверях купе столпились пассажиры. Студент бережно, как живое существо, взял из рук инвалида скрипку и передал ее соседу. Раненая скрипка переходила из рук в руки... (В. ВЕЛИКАНОВ)